Небо
Небо. Совершенство божественности. Тонкое. Купол. Поют птицы. Только кажется. Поют звезды. Улыбающийся Цандер. Лицо, голова. Красное тело. В скафандре. Красном. В Красной звезде. Со своим веселящим: «Вперед, на Марс!».
Купол. Точки. Звёзды. Поют, как птицы. Разноцветные звезды. Белые только отсюда. С Земли. На самом деле – разноцветные.
Ты – ничто. Абсолютное ничто. И – всё. Всеобъемлющее всё. Потому что ты можешь видеть звезды. Чувствовать, слышать. Нет тебя – и нет звезд. Есть ты, и есть звезды. Они улыбаются. Они – живут. Ты даешь им жизнь. Маленьким, колким, веселым и как будто бы молчаливым. Послушай. Не ночные птицы заводят серенады. Поют – звезды.
Тонкий-тонкий купол. Нити. Абсолютно невидимые. Ничем. Скрепляющие всё.
Красиво. Царственно. Неописуемо. Необъяснимо. Непередаваемо, пока не увидишь, пока ты жив.
Купол живой. Как кокон. Темный, ясный в самом верху. Еле белесый по краям, у горизонта.
Ты лежишь между горизонтами и смотришь вверх.
Звезды. Они поют. Они улыбаются. Они живут. Потому что живешь ты.
Бабочки
За двумя большими окнами – черная майская ночь. Черная-черная-черная майская ночь. Непроглядная. Состояние подвешенности во Вселенной. Нахождение в кирпичном кубе с окнами, ограждающими от абсолютной пустоты эфира. Ощущение полета. Тонкое. Совершенно беспрепятственное. Ни воздуха, ни облаков. Падение в никуда. Свет голой лампы наверху. Музыка с магнитофона. Не громкая, не тихая. Полулатинос, полу-Вагнер. Причудливая смесь. «Полет Валькирии» меж танца мексиканцев.
Коричневые, с пушком на тельце ночные бабочки пытаются потихоньку влезть внутрь моего кирпичного куба-дома сквозь невидимую преграду стекла. Неуклюже цепляются ворсистыми ножками о совершенную его гладь и соскальзывают куда-то. В неопределенную пустоту без направления низа и верха, право и лево. Потом опять взбираются. Трепещут напудренными крылышками.
Бабочки?..
Значит, Вселенная – живет. Значит, я на Земле.
Природа
На природу можно смотреть бесконечно.
Июль. Лето. Автобус. Большие-большие стёкла его – и манящие дали за ними. Хочется выйти за стекло и остаться вне их тонкой, прозрачной перегородки дня на три. Поля желто-зеленые, и леса, лески, пролески. Кусок шоссе, почему-то тоже такого естественного. Нагретая темно-серая лента. Не хочется сравнивать с лентой к кинофильмам. Ассоциация невольная. Холмы. Похожие на холмы с картинок, изображающих пейзажи с громоздкого спутника Сатурна – Титана. Даже по цвету. Глина?
Никто не мешает, не раздражает, не нужен, не звонит, время – послеполуденное. Картина воспринимается в целом. Никак по-другому, только в целом, цельно.
Белесые поля. Гречиха? Пошел подсолнух. Его тяжелеющие день ото дня шапки, золотистые радары, следят за ходом солнца по голубому простору. Незаметно поворачиваются. Везде плоды бережных стараний невидимых добрых рук человеческих. И машин-помощников. А над всем этим и во всём этом – так ясно ощутимая благодать Божья.
Движение жука-дровосека (?) по стволу сосны, прыжок белки, падение шишки, сворачивание в трубочку кусочка березовой коры. Молодая дикая свинья отрыла и тут же съела крупный прошлогодний желудь вместе с прицепившейся к нему жухлой листвой. Вертляво покручивая неугомонным коричневым хвостом, замерла. Уставилась в небо. Птица? Медведь недовольно зарычал, где то далеко-далеко. У пересохшего ручья. Ей не слышно. Барахтанье чего-то маленького, перевернувшегося, соскользнувшего, случайно упавшего с травинки при легком дуновении ветра. Зеленого, переливающегося, с черным панцирным брюшком. Тоже жук. Жук ворочается у корней трав, силясь зацепиться за них и встать на ноги. Всё вокруг него – бесконечная, насыщенная жизнью, непостижимая Вселенная, ненужная ему к постижению. Одинокий конь ходит в густых травах. Почти не виден. Далеко. Ковыль. Красив, ласков, мягок, чист. Всегда тут. Мелкие синие и розовые цветочки. Не знаю названий. Мощные корни деревьев тянут из земли воду и минералы. Работают как насосы, слышно. Пьют. Их кроны огромными ртами выдыхают кислород и азот. Старая, дряхлая, дряблая лиса доживает сегодня последний день. Она знает это. Она смиренна и спокойна в этом чувстве. Паники нет. Последний раз вдыхает свежесть воздуха. Всё как данность. Ее кости после зимы будут уже не видны. Вечер солнечен и тих. Ей так приятен этот последний вечер на земле, который могут застать ее глаза.
О «Луноходе-1»
Никогда не воспринимаешь луноход как машину. Это свойственно большинству видевших его в макете или на картинках. Одно слово: живой! Невозможно представить глазастый, кругленький, с усом-антенкой, с ножками-колесами аппаратик простой металлической болванкой, начиненной умными приборами. У кого у кого, а у лунохода была душа. Явно была. То ли собственная, непонятно каким образом появившаяся, то ли коллективная – «вдохнутая» теми инженерами и конструкторами, рабочими и ракетчиками, что создали и отправили во Вселенную это чудное межпланетное дитя. Рожденный каждой своей деталькой и в тиши лабораторий, и в жерлах заводов, собранный из этих кусочков, как из живых клеток, он обрел, наконец, свой бесподобный законченный вид.
Аппарат ползал по поверхности естественного спутника Земли и докладывал обо всём, что видел и чувствовал. Карабкался по склонам лунных цирков, мял лунную пыль, крошил каменья рассыпчатого реголита. Упорный маленький боец-молодец. Будь на Луне воздух, находясь рядом, мы бы слышали старательный рокот его двигателей. Будь на Луне воздух – он мог бы сам слышать и сообщать нам о лунных звуках. Но Луна – мертвая планета. И однообразная. А он жил там. Ночевал, укрываясь панцирем солнечных батарей, словно одеялом. Затем снова просыпался после долгих местных ночей и посылал новые картинки скудных пейзажей. И так – триста земных суток. Это был негостеприимный мир. Не ошибусь, если скажу, что ему быстро наскучило посреди бесконечных черно-бело-серых пространств. Ностальгируя, он не раз украдкой подымал грустные оптические глаза на далекую-далекую голубую планету. На ту, где родился. На ту, на которую никогда не вернется. Однажды он перестал отвечать. Заснул. Вечным сном. Как засыпает, чтобы не просыпаться более, и человек.